Неточные совпадения
Вожеватов. Набегали двое:
старик какой-то с подагрой да разбогатевший управляющий какого-то князя, вечно
пьяный. Уж Ларисе и не до них, а любезничать надо было: маменька приказывает.
Вечером он пошел к Прозорову,
старик вышел к нему в халате, с забинтованной шеей, двигался он, хватаясь дрожащей рукой за спинки кресел, и сипел, как фагот, точно
пьяный.
«Идиоты!» — думал Клим. Ему вспоминались безмолвные слезы бабушки пред развалинами ее дома, вспоминались уличные сцены, драки мастеровых, буйства
пьяных мужиков у дверей базарных трактиров на городской площади против гимназии и снова слезы бабушки, сердито-насмешливые словечки Варавки о народе,
пьяном, хитром и ленивом. Казалось даже, что после истории с Маргаритой все люди стали хуже: и богомольный, благообразный
старик дворник Степан, и молчаливая, толстая Феня, неутомимо пожиравшая все сладкое.
В третьем, четвертом часу усталое вставанье с грязной постели, зельтерская вода с перепоя, кофе, ленивое шлянье по комнатам в пенюарах, кофтах, халатах, смотренье из-за занавесок в окна, вялые перебранки друг с другом; потом обмывание, обмазывание, душение тела, волос, примериванье платьев, споры из-за них с хозяйкой, рассматриванье себя в зеркало, подкрашивание лица, бровей, сладкая, жирная пища; потом одеванье в яркое шелковое обнажающее тело платье; потом выход в разукрашенную ярко-освещенную залу, приезд гостей, музыка, танцы, конфеты, вино, куренье и прелюбодеяния с молодыми, средними, полудетьми и разрушающимися
стариками, холостыми, женатыми, купцами, приказчиками, армянами, евреями, татарами, богатыми, бедными, здоровыми, больными,
пьяными, трезвыми, грубыми, нежными, военными, штатскими, студентами, гимназистами — всех возможных сословий, возрастов и характеров.
Какой-то седой
старик отбивал такт ногой,
пьяный инженер, прищелкивая пальцами и языком, вскрикивал каким-то бабьим голосом...
— Как так твоя мать? — пробормотал он, не понимая. — Ты за что это? Ты про какую мать?.. да разве она… Ах, черт! Да ведь она и твоя! Ах, черт! Ну это, брат, затмение как никогда, извини, а я думал, Иван… Хе-хе-хе! — Он остановился. Длинная,
пьяная, полубессмысленная усмешка раздвинула его лицо. И вот вдруг в это самое мгновение раздался в сенях страшный шум и гром, послышались неистовые крики, дверь распахнулась и в залу влетел Дмитрий Федорович.
Старик бросился к Ивану в испуге...
Вспомните выражение в «
пьяном» письме Дмитрия Карамазова: «Убью
старика, если только уедет Иван»; стало быть, присутствие Ивана Федоровича казалось всем как бы гарантией тишины и порядка в доме.
Старик не унимался. Он дошел до той черточки пьянства, когда иным
пьяным, дотоле смирным, непременно вдруг захочется разозлиться и себя показать.
Итак, дело закипело; на другой день после обеда приплелся ко мне сторож из правления, седой
старик, который добросовестно принимал а la lettre, [буквально (фр.).] что студенты ему давали деньги на водку, и потому постоянно поддерживал себя в состоянии более близком к
пьяному, чем к трезвому.
Вахрушка пробежал село из конца в конец раз десять. Ноги уже плохо его слушались, но жажда оставалась. Ведь другого раза не будет, и Вахрушка пробивался к кабацкой стойке с отчаянною энергией умирающего от жажды. Закончилась эта проба тем, что
старик, наконец, свалился мертвецки
пьяным у прохоровского кабака.
Последний, пришедший за женой и детьми,
старик, разыгрывает из себя чудака, похож на
пьяного и служит посмешищем для всей улицы.
— Если вы тоже знаете настоящую причину, почему
старик в таком состоянии (а вы так у меня шпионили в эти пять дней, что наверно знаете), то вам вовсе бы не следовало раздражать… несчастного и мучить мою мать преувеличением дела, потому что всё это дело вздор, одна только
пьяная история, больше ничего, ничем даже не доказанная, и я вот во столечко ее не ценю…
Пьяный Мина Клейменый давно уже лежал под столом. Его там нашли только утром, когда Окся принялась за свою работу. Разбуженный
старик долго не мог ничего понять, как он очутился здесь, и только беззвучно жевал своим беззубым ртом. Голова у него трещала с похмелья, как худой колокол.
Эта пустячная ссора с
пьяным Лучком окончательно подорвала
старика, и он едва дошел до своей конторки, отгороженной в уголке машинного корпуса.
Подштейгер Лучок, седой
старик, был совсем пьян и спал где-то за котлами, выбрав тепленькое местечко. Это уж окончательно взбесило Родиона Потапыча, и он начал разносить
пьяную команду вдребезги. Проснувшийся Лучок вдобавок забунтовал, что иногда случалось с ним под
пьяную руку.
Налив чай на блюдечко,
старик не торопясь рассказал про все подвиги Яши: как он приехал
пьяный с Мыльниковым, как начал «зубить» и требовать выдела.
Подбодренные смелостью
старика, в дверях показались два-три человека с единственным заводским вором Мороком во главе. Они продолжали подталкивать дурачка Терешку, Парасковею-Пятницу и другого дурака, Марзака, высокого
старика с лысою головою. Морок, плечистый мужик с окладистою бородой и темными глазами навыкате, слыл за отчаянную башку и не боялся никого. С ним под руку ворвался в кабак совсем
пьяный Терешка-казак.
К
старикам протолкался приземистый хохол Терешка, старший сын Дороха. Он был в кумачной красной рубахе; новенький чекмень, накинутый на одно плечо, тащился полой по земле. Смуглое лицо с русою бородкой и карими глазами было бы красиво, если бы его не портил открытый
пьяный рот.
— Что рассказывать-то, сам парень-то болтал
пьяный в кабаке о том, — подхватил
старик.
— Ты слышал, папа, что сюда едет Лаптев? — перебила Луша
пьяную болтовню
старика.
И в школу ходить начал, способности показал отменные; к
старику благодетелю все ластится, тятькой его называет, а на своего-то отца на
пьяного уж и смотреть не хочет.
— Что ты натворил, черт лохматый! — упрекали его
старики, — разве она в первый раз? Каждую ночь ворочается
пьяная. Смотри, как бы она на тебя доказывать не стала, как будут завтра разыскивать.
Предостережения не пугали нас, мы раскрашивали сонному чеканщику лицо; однажды, когда он спал
пьяный, вызолотили ему нос, он суток трое не мог вывести золото из рытвин губчатого носа. Но каждый раз, когда нам удавалось разозлить
старика, я вспоминал пароход, маленького вятского солдата, и в душе у меня становилось мутно. Несмотря на возраст, Гоголев был все-таки так силен, что часто избивал нас, нападая врасплох; изобьет, а потом пожалуется хозяйке.
Грязный и гнилой, вечно
пьяный,
старик был назойливо благочестив, неугасимо зол и ябедничал на всю мастерскую приказчику, которого хозяйка собиралась женить на своей племяннице и который поэтому уже чувствовал себя хозяином всего дома и людей. Мастерская ненавидела его, но боялась, поэтому боялась и Гоголева.
Какой он атаман, коли место свое покинул?“ — После обеда,
пьяный, он велел было казнить хозяина; но бывшие при нем казаки упросили его;
старик был только закован и посажен на одну ночь в станичную избу под караул.
— — Дядя Ерошка прост был, ничего не жалел. Зато у меня вся Чечня кунаки были. Приедет ко мне какой кунак, водкой
пьяного напою, ублажу, с собой спать положу, а к нему поеду, подарок, пешкеш, свезу. Так-то люди делают, а не то что как теперь: только и забавы у ребят, что семя грызут, да шелуху плюют, — презрительно заключил
старик, представляя в лицах, как грызут семя и плюют шелуху нынешние казаки.
— На всех приисках одна музыка-то… — хохотал
пьяный Шабалин, поучая молодых Брагиных. — А вы смотрите на нас,
стариков, да и набирайтесь уму-разуму. Нам у золота да не пожить — грех будет… Так, Архип? Чего красной девкой глядишь?.. Постой, вот я тебе покажу, где раки зимуют. А еще женатый человек… Ха-ха! Отец не пускает к Дуне, так мы десять их найдем. А ты, Михалко?.. Да вот что, братцы, что вы ко мне в Белоглинском не заглянете?.. С Варей вас познакомлю, так она вас арифметике выучит.
Речь
старика долетала до него как бы издали; она сливалась со звоном посуды, с шарканьем ног лакеев по полу, с чьим-то
пьяным криком.
Пьяных он тоже боялся, — мать говорила ему, что в
пьяного человека вселяется бес.
Старику казалось, что этот бес — колючий, как ёж, и мокрый, точно лягушка, рыжий, с зелёными глазами. Он залезает в живот человека, егозит там — и оттого человек бесится.
Хозяин самодовольно взглянул на плоды рук своих, на гудевшую
пьяную ватагу, мановением руки приказал убрать все еще лежавшего и хрипевшего
старика и сел за «хозяйский» стол у буфета за чай…
Сашу, девочку, трогают мои несчастия. Она мне, почти
старику, объясняется в любви, а я
пьянею, забываю про все на свете, обвороженный, как музыкой, и кричу: «Новая жизнь! счастье!» А на другой день верю в эту жизнь и в счастье так же мало, как в домового… Что же со мною? B какую пропасть толкаю я себя? Откуда во мне эта слабость? Что стало с моими нервами? Стоит только больной жене уколоть мое самолюбие, или не угодит прислуга, или ружье даст осечку, как я становлюсь груб, зол и не похож на себя…
Он, видимо, гордился своим участием в них и с видимой радостью рассказывал, как они вместе с этим самым знакомым сделали раз
пьяные в Кунавине такую штуку, что ее надо было рассказать шопотом, и что приказчик захохотал на весь вагон, а
старик тоже засмеялся, оскалив два желтые зуба.
Это была искра, брошенная на кучу пороха!.. «Кто мешает! — заревели
пьяные казаки. — Кто смеет нам мешать!.. мы делаем, что хотим, мы не рабы, чорт возьми!.. убить, да, убить! отомстим за наших братьев… пойдемте, ребята»… и толпа с воем ринулась к кибиткам; несчастный
старик спал на груди своей дочери; он вскочил… высунулся… и всё понял!..
Но он набрал свою артель из самой зеленой и самой отчаянной молодежи, сурово прикрикнул, как настоящий хозяин, на занывшую было старуху мать, изругал ворчливых
стариков соседей гнусными матерными словами и вышел в море
пьяный, с
пьяной командой, стоя на корме со сбитой лихо на затылок барашковой шапкой, из-под которой буйно выбивались на загорелый лоб курчавые, черные, как у пуделя, волосы.
— Что? — крикнул
пьяный парень, обводя
старика посоловевшими глазами. — А! собираешь на церковное построение, на кабашное разорение, — это праведно! Жертвуй, ребята, живее! — продолжал парень и сам достал из лежавшего перед ним картуза бумажный платок, зацепил из него несколько медных копеек, бросил их
старику на книжку и произнес...
Вечерами, по субботам, у нашей лавки собиралось все больше народа — и неизбежно —
старик Суслов, Баринов, кузнец Кротов, Мигун. Сидят и задумчиво беседуют. Уйдут одни, являются другие, и так — почти до полуночи. Иногда скандалят
пьяные, чаще других солдат Костин, человек одноглазый и без двух пальцев на левой руке. Засучив рукава, размахивая кулаками, он подходит к лавке шагом бойцового петуха и орет натужно, хрипло...
Владимир Сергеич побежал на крик. Он нашел Ипатова на берегу пруда; фонарь, повешенный на суку, ярко освещал седую голову
старика. Он ломал руки и шатался как
пьяный; возле него женщина, лежа на траве, билась и рыдала; кругом суетились люди. Иван Ильич уже вошел по колена в воду и щупал дно шестом; кучер раздевался, дрожа всем телом; два человека тащили вдоль берега лодку; слышался резкий топот копыт по улице деревни… Ветер несся с визгом, как бы силясь задуть фонари, а пруд плескал и шумел, чернея грозно.
На самом крутом уступе лежал замертво
пьяный мужик; голова его, седая как лунь, скатилась на дорогу, ноги оставались на возвышении; коротенькая шея
старика налилась кровью, лицо посинело…
Оценщик банка и фельетонист решили вдруг, что с их стороны будет постыдно бросить на произвол судьбы
пьяного, больного
старика.
Миновала полночь, уже потухли печи здесь и на той стороне, а внизу на лугу и в трактире всё еще гуляли.
Старик и Кирьяк,
пьяные, взявшись за руки, толкая друг друга плечами, подошли к сараю, где лежали Ольга и Марья.
Он вспомнил молитвы свои в первое время затвора, когда он молился о даровании ему чистоты, смирения и любви, и о том, как ему казалось тогда, что бог услышал его молитвы, он был чист и отрубил себе палец, и он поднял сморщенный сборками отрезок пальца и поцеловал его; ему казалось, что он и был смиренен тогда, когда он постоянно гадок был себе своей греховностью, и ему казалось, что он имел тогда и любовь, когда вспоминал, с каким умилением он встретил тогда
старика, зашедшего к нему,
пьяного солдата, требовавшего денег, и ее.
— Поди, поди прочь, — прошептала она, — ты
пьяный и злой! Ты не гость мне!.. — Тут она снова обратилась к
старику и опять приковалась к нему своими очами.
У
старика текли по щекам тоже слезы, но как-то очень жалкие, он походил на беспомощного ребенка, обижаемого грубой и
пьяной толпой.
— У-у! — застонал
старик, жадно хватая воздух широко открытым ртом. — Вот —
пьяный, издохнуть не дали, началось…
Около постели, вздыхая, перешёптываясь, отирая дешёвые слезы, стояли девки, уже много набилось людей из села, в углу торчал, потирая лысину, Левон,
пьяный и скучный с похмелья, а на скамье сидел древний
старик Лукачёв, тряс жёлтой бородою и шепеляво бормотал, точно молясь...
— Пошто, пес, дедушек обижаешь и печалишь? Балда, балда и есть, не даст тебе бог счастья и в службе, коли
стариков не почитаешь,
пьяный дурак!
Сцена представляет улицу. Справа
старики сидят на бревнах, между ними дед. В середине водят хороводы бабы, девки в парни. Играют плясовую и пляшут. Из избы слышатся шум,
пьяные крики; выходит
старик и кричит
пьяным голосом; за ним хозяин, уводит его назад.
Наконец, когда
старик заснул, совершенно
пьяный, часов в одиннадцать вечера, мать невесты, особенно злившаяся в этот день на мать Пселдонимова, решилась переменить гнев на милость и выйти к балу и к ужину.
И на заводе про его
стариков ни слуху ни духу. Не нашел Сергей Андреич и дома, где родился он, где познал первые ласки матери, где явилось в душе его первое сознание бытия… На месте старого домика стоял высокий каменный дом. Из раскрытых окон его неслись песни, звуки торбана, дикие клики
пьяной гульбы… Вверх дном поворотило душу Сергея Андреича, бежал он от трактира и тотчас же уехал из завода.
Жители татарской слободки, еще не спавшие, слышали за окнами взволнованные мужские голоса, женский плач,
пьяную матерную ругань, удалявшиеся по направлению к свалкам.
Старик татарин, вышедший к калитке посмотреть, через четверть часа услышал в темноте за свалками далекие вопли, сухие ружейные залпы, перемежающиеся отдельными выстрелами. Прорезал тишину безумный, зверино-предсмертный вопль, оборвавшийся выстрелом, и все стихло.